“Все суетятся, маятся от жары, но идут. Просят, требуют, протестуют. Галдят, как в базарный день. Маленькие беды, большие несчастья. Но как довести до их разумения, что вся их разбитая жизнь и дырявая кровля, неверные жены и богохульники друзья – плод их собственных стараний? Странно думать, что и я со своей глупостью стою в одном ряду с ними…И жду новостей от Вышнего Престола. Но мою просьбу вряд ли исполнят…”
Дальше- Ваша Светлость, к Вам проситель. Я говорил, что прием давно закончен, но дело первейшей важности для Вас. Пригласить?
- Что ж, извольте, Пабло. “ Кого Господь привел так поздно и так некстати?”
- Добрый вечер, сударыня. Чем обязан таким визитом?
- Добрый вечер, Ваша Светлость. Вы, верно, очень заняты. К Вам не пробиться…Даже мне пришлось требовать аудиенции. - Что поделать? Прошу Вас, садитесь.
- Любезность делает честь любому гранду… Признаться, кое-кто из Ваших знакомых был более фамильярен.
Я не склонна к долгим преамбулам и сразу перейду к главному. В Ваших глазах вопрос.
- Признаться, я удивлен.
- Не Вы первый… Способность удивляться – признак здравости рассудка.
- Сколько у меня времени?
- Вопрос по сути дела, Ваша Светлость. Времени не так много, как Вы хотели бы, но не так мало, как можно себе представить.
- Ответ, кажется, разумный, но непонятный. Почему он столь неточен?
- Потому что другая, дурная кровь, которая нынче течет в Ваших жилах благодаря чьей-то легкой руке, непредсказуема.
- Коли время для меня теперь превращается в пыль, есть ли шанс завершить дела?
- Ваша Светлость не будет просить об отсрочке?
- Это глупость, которая унизит нас обоих…
- Что ж, Ваша стезя – действовать. Пока это возможно. А я буду навещать Вас время от времени.
- Я не стою этой чести…лучше быстрый удар.
“Как больно…Ко мне…кто-нибудь…”
- Ваша Светлость…Дон Диего. Я послал за доктором.
- Пабло, ни слова ей. Это пройдет…пройдет. Tempus est pulvis*. - Время – пыль (лат.)
“Почему одни сплетают слова в песни и говорят так, будто видят насквозь небо и землю? А сами в собственном сердце прочесть не умеют. Ходят вокруг да около. Мучают друг друга. Будто им это по нраву…Им-то по нраву, да смотреть на них сил нет. Лица – хуже кислой похлебки!”
Подслушаем?- Дозволь поговорить с тобой. - Говори. - Я заметила, что у госпожи моей браслет пропал… Она его никогда не снимала. Отдала его тебе? - Это не моя тайна. - Ладно речи складываешь, а можешь ли сказать, что твое сердце о моей госпоже говорит? - Похвальная дерзость. Что ж, отвечу: госпожа твоя мой добрый друг и… - Любишь её? - Это уже не для чужого разумения. Ступай лучше. -Такие дары просто так не делаются… Понимаешь ли, о чём говорю? - Ступай. - Не во гнев тебе делаю, господин. Но скажи сначала, что слова мои тебе понятны! - Ступай. Я не понимаю тебя. Ты говоришь загадками. “Эх, право, куда уж понятнее! “ - Подумай о её даре... Только, ты прав был, филид, когда сказал, что там, где мужчина сто раз думать будет, женщина сделает. Быть может, тогда стоит не думать, а делать?.. - Иди… “Всё равно без толку. Кажется, он так и не понял…но хотя бы задумался…может быть… “
-Нет. Постой. В разговоре с твоей госпожой был упомянут некий кубок… Что ты об этом знаешь? - Зачем тебе это?.. Да, был …кубок, филид. А в кубке зелье. Отрава. А я все пролила…
“И почему я уверена, что он должен об этом знать? Быть может, потому, что только он и сможет спасти её. Чаша та, уж точно, не последняя и травы, и безлунные ночи…”
- Когда это было? - В час вашего прихода… - Давно она готовилась к этому? - Довольно. - Ты знаешь, почему? - Догадываюсь.. Она обмолвилась как-то о неисполнимых клятвах. - Что ж, благодарю… Послушай, какие птицы тебе донесли, что у нас какие-то особые отношения? - Никто мне не доносил. Просто я хорошо вижу. А у тебя, видно, совсем перед глазами тьма. - Что я должен видеть? - Она любит. Не верите мне – спросите у неё! - Я спрошу…
P.S. Ффосты, мы наконец-то отдали свой "доооолжоооок" )
“Я повторю, что говорил и раньше: Мое дитя ещё не знает жизни…”
У. Шекспир. “Ромео и Джульетта”
***
30 марта 1665 г.
Вот уже несколько дней Диего оставался ночевать у адмирала де Кироса, с которым занимался поисками дочери. Возвращался под утро, но был так угрюм и взъерошен, что лучше было не подходить. И летели в лицо секретарю едкие упреки вместе с клочками бумаги. С ворчанием и проклятиями разливались чернила и звенели об пол бокалы с настойкой. Он раздавал приказы, люди бессонно шныряли тут и там, к губернатору стекались разношерстные сведения: где была, кто видел. Но всесильный понимал, что перед ним шелуха, и до луковицы необходимо добираться другими средствами. И, будучи в дополнение к всесилию всезнающим, упрямо не верил, что иные средства, кроме действий, приведут к истине.
Дальше Он видел, как трутся друг о друга шестеренки его семейных часов. Мерно, но, возможно, по-инерции, качается маятник. Диего с горечью осознавал, что какая-то маленькая пружина разжалась и выскочила из крепкой резной коробки. С доньей Соледад губернатор не разговаривал с того момента, как сам же обвинил ее в случившемся. Однако донья верным неустанным стражем держалась в тени и не раз слышала, как срывалось с его уст: ”Проглядел, пропустил, опоздал”.
Никого он не винил во всем так, как себя. Ибо сам когда-то возводил в стройный абсолют свою семейную систему. Сам же теперь переживал ее разрушение. Соледад любит, верит, но от этого не приходит утешение.
Вернувшись после мессы домой, он не застал донью. Покончив с ужином, решил отвлечься чтением. Но слова, вырванные со страниц утомленным рассудком, сами сползались в приговор, точно черви.
И мнилось ему кишащее ими спелое яблоко… Воистину, не в радость постный ужин, не стоило читать Писание.
Когда минуло десять, послал слуг к соседям узнать, не гостит ли там Соледад. И, получив отрицательный ответ, сам отправился в часовню, надеясь увидеть свою пропавшую сеньору. Но не нашел ее и там. Диего забеспокоился.
Даже здесь нарушен привычный порядок. Что бы ни было, его всегда ждали. Не отходили ко сну, чтобы распорядиться разогреть полуночный ужин, не прекословили, когда он позволял незаслуженное резкое замечание. Все шло в согласии с четким распорядком бытия деятельного королевского чиновника и воспринималось как должное, бесконечное, разумеющееся само собой.
Но стены неумолимо стали рушиться. Почти неделю назад из старого контрфорса выпал камешек, отскочил и затерялся в пыли. Видит Бог, это камешек претендовал на звание краеугольного. Не стало его, и подпора башни начала оседать…
***
Донья вернулась около полуночи. Через черный ход поднялась наверх. Торопливо подняла сонных служанок, чтобы избавиться от одежд махи. Ей едва слышно донесли, что ее ждут. У себя в покоях застала Диего. Этот визит мгновенно вытряхнул из ее головы мысли об умирающем. Донья перебирала различные варианты ответа на единственный вопрос…
- Где ты была? – интонация была такова, что могло погрезиться наступление конца мира. Глаза Диего возбужденно горели. Он представлял собой один сжавшийся нерв.
- Я беспокоился.
- Ты? – донья не верила ушам.
- Я ждал тебя к ужину, не знал, где ты.
Послал за тобой к донье Химене.
На улице сырой ветер…- он впервые выразил свои эмоции так явно, как никогда не был способен сделать.
- Я с тобой. Я здесь. Никуда не уйду… Первый вопрос Диего так и остался без ответа. Что ж, хвала Господу. Часы уныло пробили половину первого. Губернатор молчал, только посадил ее к себе на колени. Соледад чувствовала, как тело его пронизывает дрожь. Они долго смотрели в темноту.
- Что происходит, Соли? Мне известны факты, но души за ними я не вижу… - Ох, Диегито…такие, как вы, слепы от рождения. Вы все познаете на ощупь.
- Что с нами, Соли? Как могла она, послушная дочь, рассудительная девушка, уйти вот так? У нее был кто-то?
Соледад молчала. А Диего продолжал раскладывать сведения на первое, второе и третье…
- В покоях ее полный порядок. Нехватает лишь нескольких вещей и, конечно, драгоценностей. Все делалось сознательно и спокойно. Она покинула дом до рассвета. Но она не могла уйти одна…
- С чего ты решил? - Она моя дочь. Она женщина, в конце - концов! А чтобы уйти ночью, нужно недюжее мужество.
- Ты прав, дорогой. Во всем прав… Если б ты сейчас вслушался в свои слова, то, возможно, прозрел бы…
- Что ты имеешь в виду? Не темни.
- Я тебе уже говорила. Прошу, вспомни “Веронских любовников” сеньора Рохаса* и тому подобное. Ты сделал бы верный вывод.
- М-монтекки. Капулетти. Но, Соли! Она не Джульетта. Она Беларес. Какая связь между написанным и тем, что получили мы? - Связь в том, что девушка сделала накануне. Нашу карету видели на площади.
Разве раньше она проявляла интерес к таким зрелищам? Это не коррида – это…отвратительные последствия вашей тавромахии.
- Правду, Соли! Скажи мне, ты знаешь? Элисия говорила с тобой о нем?
- Она молчала. А всей правды я не могу знать, свет мой… Я только догадывалась.
- Но как это могло случиться?! - У них было достаточно времени.
- В итоге, это следует расценивать как выходку влюбленной девочки?! Не понимаю.
- Это поступок, Диего. И не акт влюбленности. Это выбор. - Ересь, Соледад! Я не могу. Принять. Такой правды.
- Мой милый. Посмотри на меня. Услышь меня.
Соледад еще держала в плену голову Диего. Он не пытался вырваться. Он мирился и старался принять истину, которая карала, колола взор и была настолько неправильной для его рассуждений, что обращала его в каменного Сфинкса. - Элисия любила его.
Донья говорила твердо, высекая на окаменевшем лице губернатора эпитафию всем надеждам. - После его гибели в наш дом пришла радость, которую она не видела доселе в твоих глазах. Она не смогла принять такое. Не выдержала. Была опустошена и бежала от твоего взора.
- Ричард был честным человеком, пока его не убрали …сюда. Но утрату не восполнить. – подытожил Диего, позволив себе высказать то, что на самом деле думал. Так как теперь, перед Соледад, ощущал себя обнаженным. Он собрался. И, казалось, привел к общему знаменателю волю и сердце свое. – Нужно продолжать поиски…
Соледад почудилось, как ринулись в обрыв все ее страхи.
- Посмотри с другой стороны. Помнишь, ты обмолвился мне как-то, что тот человек во всем походил на тебя. Не ты ли сказал, что устал от попыток откусить собственный хвост?
Это значит лишь, что ты, как отец, выполнил свое дело. Ее избранник был подобен тебе…- она старательно помещала слово “был” во фразы о Рикардо, но тем упорнее отгоняла мысль о том, что утром это самое слово обретет необратимую осязаемость. Тогда, действительно, ничего не поправить.
- Второго, такого же, я не вынес бы. Пойдем спать, Соли.
Громов небесных так и не последовало.
*“Веронские любовники” –пьеса испанского драматурга Франсиско де Рохаса Соррилья, “наследница” произведения Шекспира.
Дорогая Helechka ! Поздравляем тебя с Днем рождения!
Пусть Вдохновение не покидает тебя! Пусть времени хватает и на Твое Главное Творение , и на хобби! Пусть тебя не касается нездоровье и прочие неприятности!
- Который час? - Почти девять. - Она обещалась быть. Или ты обманула меня?
Дальше- Сказано было, что ответ прибудет на своих ногах. - Дай мне что-нибудь…Не хочу казаться покойником. - Коли плохо, выпейте отвара. Боль не уйдет совсем, но на короткую беседу силы будут.
***
- Здравствуй, Рикардо.
“Живой мертвец. Нет, здесь не помогут ни соль, ни молитвы”.
- Здравствуй…
- Пришла, как видишь. Что тебе нужно?
- Что у вас?
- Не знаешь? Наша девочка пропала.
- Пропала. Так ли? Не лги. Раз ты здесь - говори, как есть.
- А что ты сделаешь? “Лицо измождено смертной мукой. Он бодрится, но утро, наверняка, не встретит...”
- Зависит от твоих слов. Кстати, как я тебе? Еще украшаю площадь?
- О, да…Тело в клетке, измазанное дегтем – весьма убедительно.
Смеешься, смертник?
Хорошо…Элисия не пропала - она ушла.
- В чем причина?
- Какую тебе сказать правду?
-Уж потрудитесь, сеньора, открыть подлинную …
- Она была на площади. И видела повешенного.
- Это лишь повод. В чем настоящая причина?
- Ты и так узнал довольно. Что тебе хочется слышать? Еще желаешь надеяться? Это бред. Подумай лучше о душе…
- Да, желаю, Соли… О душе? В городе вряд ли есть пастор. - Я не скажу тебе всего о девочке. Кое-что мне неведомо. Но, впрочем, понятно.
Она объяснила все тем, что ее прежняя жизнь умерла.
- Зачем умалчивать, Соли? Впрочем, Бог тебе судья. Я не отниму ее у тебя. При всем желании. Куда она отправилась?
- Известно, куда. Где ее не смогут достать отцовские ищейки.
- Вот как? Диего не оставили весточки…Где же дочерняя благодарность?
- У нее ничего не осталось. Ты, верно, знаешь, что значит такая боль. А Диего и не скрывал радости по поводу тебя… - Наконец-то, сказана правда. Забрала ли она медальон?
- Причем это здесь?
- При том, Соли, что сеньорите не место среди случайных связей. Вы открывали драгоценность?
- Даже если открывали, то что? Ты в шаге от могилы…А Диего ничего знать не должен.
- Я выберусь, если только ты не натравишь на меня губернаторских псов.Тебе говорит что-нибудь надпись с инициалами английского платеро* и цифрой 1645? - Да, Ричард.
- То-то… полагаю, у меня есть шанс кое-что поправить в этой покосившейся лавочке…
“Зол, значит, намерен жить. Лелеет надежду. Безумец. Нет смысла испытывать его терпение жалостью. Этот страждущий ее не примет”.
- Слишком многого хочешь, ingles**. Если выживешь, снова будешь пытаться поставить шах. Не допущу. Ее судьба – не твое дело.
“ Глаза живут, но скулы и губы каменные. Он с трудом ладит со словами…Господи, прими его душу”.
- Прощай, Рикардо.
- До встречи, Соли...
*Платеро (platero)- ювелир, золотых дел мастер (исп.) **Ingles – англичанин (исп.) *** Saeta (саэта) - песня на религиозные темы, поющаяся в течении Страстной недели. Саэта - это разговор с Богом через песню. Во всяком случае, таковы саэты, поющиеся во время религиозных праздников. Тем не менее, не исключено, что по происхождению это пение языческое. В напевах саэты - жалоба и тихий ропот на судьбу, обращение к богу, чтобы он выслушал то, что больше никто не хочет слушать.
@музыка:
И, наконец, я подвергну сомненью сомненье свое и себя самого вместе с ним... Спите, мои дорогие. Когда вы проснетесь, увидите, все уже будет не так...
"Госпожa,- скaзaл он,- поведaй мне о своем деле".- "Мое глaвное дело,- ответилa онa,- было отыскaть тебя".- "Тaк и для меня,- скaзaл Пуйл,- твое появление стaло глaвным. Скaжи же мне, кто ты?" - "Я скaжу тебе, господин,- ответилa онa.- Я Риaннон, дочь Хэфaйддa Стaрого, и меня хотели выдaть зaмуж против моей воли. Hо я не хотелa этого потому, что люблю одного тебя, и не покину тебя, если ты только не прикaжешь. Вот я пришлa и жду твоего ответa".- "Клянусь Богом, вот мой ответ, - скaзaл Пуйл, - если бы я мог выбирaть из всех знaтных дaм и дев мирa, я выбрaл бы только тебя".- "Тогдa, - скaзaлa онa,- если тaковa твоя воля, женись нa мне, покa я не стaлa женой другого". - "Я женюсь нa тебе, кaк можно скорее,- скaзaл Пуйл,- кaк только ты пожелaешь".- "Я приглaшaю тебя через год и день во дворец моего отцa. Я подготовлю прaзднество к твоему прибытию". - "Хорошо, - скaзaл он. - Я буду тaм и женюсь нa тебе".- "Господин,- скaзaлa онa,- будь здоров и помни свое обещaние. Сейчaс же я должнa удaлиться". (с) Мабиногион.
***
28 марта 1665 г.
- Милая, зачем так быстро? Холодно. Провалишься. Подожди! Посто-о-ой! – крик замирает, и эхо летит по полю скорым гонцом вместе с белой поземкой.
Дальше По краю наста, почти не задевая ледяную коросту, идет она. В сером плаще с песцовой опушкой. Может, чей-то подарок?
Идет, не оборачиваясь, будто не слышит, как всего-то в тридцати шагах зовут ее.
Бедный Пуйл, коня бы тебе!
Но ни конному, ни пешему ее не догнать: слишком тонкое покрывало у сна...
И бежишь, бежишь за своей Рианнон, срывая морозом дыхание.
Неожиданно она останавливается и нежно смотрит майским небом. Так близко. Шагах в пяти.
- Посмотри, сколько его! Снег, как ты говорил. – она наклоняется и берет в пригоршню белый, хрустящий сахар. Дует на руки, посылая навстречу искрящуюся взвесь…
И нет ничего. Ни ее, ни снега.
***
Душно…душно…Стекают на подушки прохладные капли, скользят вдоль шеи вниз, щекочут спину. Не поднять век. Да, и зачем? Среди ватной тишины слышится отдаленное: “Тук-тук…тук-тук…тук-тук”. Где-то внизу, очевидно, в комнате хозяйки, суетливая возня. Среди ночи опять привели какого-нибудь гуляку с распоротой рукой.
Однако никто не голосит, не стонет, не причитает. Только отчего-то сильнее отбивает ритм беспокойное сердце.
Он проснулся за полдень. Голод дал знать о себе резями в желудке. “Еще жив”. – мелькнула одинокая мысль. А рука уже нашла лежащую рядом шпагу. Солнце било в глаза, ослепляя короткими выпадами, и вновь пряталось за щитами листьев. Но на поляне, где лежал раненый, царил влажный полумрак. Лес был немолчен: вопил, трещал и гудел. Тысячеглавый многорукий исполин. Дальше Ричард попробовал шевельнуться. Боль остро кольнула и ушла в подреберье. Он приподнялся на локте и дотянулся до фляги. После нескольких глотков в голове прояснилось. Однако боль неизменно грызла внутренности. “Если буду лежать – останусь здесь умирать. И так почти проиграл”. Он, поборов дурноту, сел, опираясь спиной на ствол дерева. И стал напряженно оглядываться, пытаясь высмотреть на земле какие-нибудь плоды. “Люди дель Тьерро шли почти той же дорогой, что и мы в Веракрус. В карманах убитых мои ребята нашли дикие груши. Он должны расти здесь… Поднимайся, Кастингс. Ищи, иначе сдохнешь”.
Ричард нашел желаемое через час, медленно обойдя поляну. Путь к спасению указали вездесущие обезьяны.
Стараясь не дать себе воли наесться до отвала, он осторожно жевал темную мякоть сапоте*.
Испанцы, давно переняв привычку у местных племен есть то же, что и они, прозвали эти плоды дикими грушами. Хотя формой они больше походили на яблоки.
После сытного обеда раненого одолела дрема. Боль стала уже чем-то вроде недоброго попутчика, который, будь его воля, подкараулил бы незадачливого спутника и сбросил в придорожную канаву. Но она занимала Ричарда гораздо меньше, чем дорога на юг.
***
Он знал, что идя по тропе, прорубленной испанцами, можно даже пересечь Актопан. Темная вода этой реки, может, и не вкусна, но она определенно лучше мутных скопищ в зарослях. Затянув в кушак несколько плодов, он решил идти, пока тело еще не отказало ему в движении. Жить без перевязки еще один день было настоящим подарком.
***
Ричард за один переход едва ли одолел милю, блуждая от ствола к стволу. Но вслед за приступом кашля, пришло некоторое облегчение. Сырое царство лиан и змей ненадолго осталось позади, воздух стал приятнее, а земля под ногами - суше. Показался каменистый берег Актопана. Почти скатившись со склона к прибрежным камням, он устроил привал. Без опаски быть застигнутым кем-нибудь.
Выйдя к быстрине, он увидел остатки настила, который три дня назад использовали для переправы орудий. Заходить в воду без опоры он не рискнул, а предпринял попытку добраться до этого “чудо-моста” по берегу.
***
После переправы Ричард шел вслед за своими убийцами еще несколько часов, останавливаясь на краткие передышки. Он словно выцвел, почти превратившись в тень. Взор его притупился, утомившись рыскать в зеленом мареве.
Над ним расстилалось небо цвета синего кобальта…Оно горело и обжигало синевой, и на все голоса говорило о жизни. Но у раненого не хватало сил даже поднять голову. В сознании смешался запах крови, гнилой влаги и палой листвы. Как согбенный паломник, он смиренно брел уже наугад, понимая, что мог сбиться. Все порывы выбраться съежились и померкли.
Сельва сильнее. Этот зеленый гигант никогда не проигрывал. Сколько таких несчастных осталось в плену мокрых стволов, облепленных мхом и лианами?
Что было “до” – ушло. Никаких “потом” или “после”. Ему казалось, что он не помнит событий предыдущих дней. Не помнит потерь и лишений, лавиной сошедших на него. Не помнит, куда идет, и не знает себя от жары и жара, который вбивает в мозг раскаленные стержни.
***
Она следовала за ним по пятам, кутаясь в плащ из сырого тумана и комариного морока.
Она говорила, вторя плачущим голосам птиц. Мягко, но настойчиво.
Он и сам все понимал. Стоит ему остановиться в своем желании добраться до стен города, Она уведет его в другую сторону. Он не будет возражать и бороться. Он будет смеяться навзрыд, потому что доселе не сознавал, что избавление может быть таким легким. Трусость. За которую он не сможет простить себя в Чистилище. Ричард пытался думать о том, что дойдет. До Веракруса. До дороги на Сан-Пауло. До границ болота. Преодолеет ближайший овраг. Ему казалось, он идет так долго, что давно должен был перевалить за темнеющий горизонт.
***
С заходом солнца дышать стало легче. Но в сумерках помимо блуждающих зеленоватых огоньков леса, раненый различил другие огни: они не передвигались, а приветливо светили сквозь саван тумана.
“Cтарый Порт*. Или индейцы.”- заключил он. Ричард решил потратить остаток сил на то, чтобы подобраться ближе. В этом был особый резон: выходить из джунглей ближе к селению – меньший риск угодить кому-нибудь в пасть. Двинувшись дальше, он уловил запах реки. Пологий сырой спуск к воде…и ноги угодили в вязкий ил прибрежных зарослей…
Городок был виден теперь довольно отчетливо. Ричард возблагодарил Бога. Отступив назад, прочь от топкого места, он распрощался с остатками настоя, который снова заглушил боль. Осталось изыскать возможность переправы. Он помнил, что при повороте на Королевскую Дорогу**, которая пролегала через этот городок, был наведен мост. Но не стоило обольщаться. Благородные идальго, устроившие накануне в лесу мясорубку, наверняка оставили здесь кого-нибудь из тяжелораненых. Им нужно поспеть в Веракрус как можно быстрее. Иначе их жалкий трофей лишь осквернит воздух, а не будет свидетельством доблести.
Загадка разрешилась сама собой. То ли Господь проявил милость, то ли везение еще не совсем изменило Ричарду, но ему подвернулась одна из рыбачьих лодок, принайтовленная у дощатого пирса.
Он отчалил, мысленно призывая Харона.
***
Другой берег был ниже и суше. Деревья не сходились друг к другу сырым частоколом. Забравшись подальше от воды, раненый лег...
Ночь тянулась медленно, ступая, как темная богиня, в ореоле аромата орхидей и теплых запахов близкого жилья. В окружении верных чудовищ. Темнота жадно взирала на разбитое тело.
Ричарда охватило теплое оцепенение. Боль присмирела и ворочалась неторопливо, как засыпающее дитя. Он не зажигал огня. И даже не стремился двигаться. Падальщики не заставят себя долго ждать. Явятся и сядут поодаль, содрогаясь от неровного дыхания умирающего. Скоро они осмелеют. Он же будет лишь смотреть, какой из этих голодных ликов смерть явит для него. Для борьбы мало сил. Оружие лежит рядом в ожидании приказа к атаке. Но вес его нынче подобен колоколу собора Веракруса. Однако время проходило в слепом бдении, а трусливые убийцы не пытались подобраться ближе. У смерти, видно, были дела важнее уставшего путника.
***
23 марта 1665 г.
Утро не принесло облегчения. Лишь озноб. Ричард вяло сжевал остатки плодов. Дурнота не уходила. Но он все равно силися подняться. Призвав все свое терпение, он встал. Колени дрожали, от бессчетных запахов цветов, что пестрели вокруг, сильно мутило. Ноги послушались приказа. Раненый продолжил путь. Лес кое-где расступался, позволяя видеть багряный шлейф рассвета. Туманная мгла услужливо стелилась под ноги. Но она была пленницей реки и вскоре отпустила путника. К полудню лес отступил, и перед раненым открылась перспектива городских стен. Легкие на время забыли, как дышать, встретившись с воздухом побережья. Западные ворота манили открытыми створами. Дорога, пыльною лентой уходившая в сторону Сан-Пауло, была безлюдна. В полумиле виднелся невысокий холм с часовней Святого Луки. Ричард двинулся к единственному источнику тени. Так как, выйдя из-под защиты древесных крон, он попал под яростное солнце.
Но раненый не одолел последнего рубежа. Мысли о счастливом окончании похода разлетелись прахом. Он надеялся дойти. Но теперь, видя издали конец пути, окончательно сдался слабости. Сознание покинуло его на пороге часовни.
***
- Святой Лука, какой пройдоха! Опять покойников мне под ноги кидает. Что ж вы все тут умирать повадились?
Постой-постой. Да ты жив…
*Сапоте (или сапота). Так же известна под названиями белая сапота, мексиканское яблоко, дикая груша и матасана.Мякоть имеет немного волокнистую как у груши структуру и бананово-персиковый вкус. **Старый Порт - городок, основанный в 1525 г как порт - «дублер» Веракруса. Некоторое время именно он был главным портом Мексики, поэтому, когда лавры окончательно перешли к Веракрусу (1585), его стали именовать «старым» (т. е. «антигуа»). Ныне деревня Ла-Антигуа на реке Антигуа. *** Королевская дорога – (Camino Real), проложена через всю страну.
Первого сентября к нам в гости приезжала Chithe. Мы чудесно погуляли, пошерстили магазинчики на предмет тканей и всяких разных мелкоштук, а потом уютно засели в "Циферблате"
Время текло над ним мутной рекой. Часы или недели прошли – уставшему разуму было все равно.
Дальше Сорвавшись с какого-то большого листа, непослушные капли воды падали на нос. Пришлось открыть глаза и понять, что снова стал пленником. Погремев костями перед воротами Преисподней, не мудрено поверить в то, что Господь проверяет твое тело на прочность.
Яма была неглубока и наполнена палой листвой. Это смягчило падение. Но не участь. Рыхлые стены и прелая жижа на дне добавляли пикантности отбивной из человечьего мяса. Дневной свет уже начал редеть. Охотники скоро должны пожаловать к ужину.
“Неужели конец? Неужели вот так просто и постыдно сдамся, и мои кости сгниют здесь?”
Болезненно потянувшись, Ричард стал рассматривать свою ловушку. Бурая глина, смешанная с плотными узлами корней давала шанс на удачную попытку выбраться.
Он, приказав себе двигаться, с трудом боролся со слабостью, которая неподъемным грузом прижимала к земле. Здоровой рукой и обеими ногами подбирался к корням, цепляясь за них. Но, несмотря на боль и бессилие, Ричарду удавалось сохранять зыбкое равновесие и не сползать на дно.
Он видел себя муравьем, что пытается забраться на гору.
Но силы уходили быстрее, чем приближался край ямы. Лечь и отдышаться он не мог – сия вольность была равносильна смерти. День стремительно таял...
Едва показался край “Адских Врат”, как в двух шагах блеснула рукоять его пистолета. Зрелище было настолько отрадное, что Ричард немного забыл о боли.
Добраться до оружия стоило труда еще на добрую четверть часа. Но усилия были вознаграждены. Порох, верно, промок, но не просыпался, и кремень был на месте.
Ричард, отдышавшись, встал. Земля ходила ходуном… Несмотря на дрожь в ногах и тяжелую слабость, он дошел до недавнего “лагеря”.
***
Сумерки обрушились с потемневших ветвей и заполнили все вокруг сутолокой голосов, скрежета и криков. Обезьяны надрывались сильнее - их будоражил кто-то из крупных лесных пройдох. Днем слух раненого был притуплен настоем, и он не обращал внимания на звериную суету. Иолотли не вернулась, но следы ее заботливого присутствия ободряли и давали надежду. Под навесом был сложен хворост, а фляга не растеряла воду. Никаких признаков недавней опасности. Кроме пары сотен глаз, смотрящих из темноты. И гортанных криков с верхних ветвей.
Среди тяжелых сплетений лиан бодро сновали бродячие огни светлячков. Охотник ходил где-то рядом: его гибкий силуэт мелькал меж стволов. “Подавишься”. - оскалился на непрошенного гостя Эспада.
Он был почти мертв, а потому – безумно храбр. Ричард высек кремнем спасительную искру. Затеплил остатки фитиля и разжег небольшой костер.
Противник не решился двинуться дальше. Но его алчное присутствие долго еще беспокоило слух. Ричард сделал пару глотков снадобья, чтобы притупить голод. Клонило в сон. Но слишком велик был шанс не увидеть утро. Он с готовностью отчаяния цеплялся за любую мысль, которая приходила на ум.
“Иолотли, девочка, где же ты? Неужели эти выродки добрались до тебя? Не стоит надеяться…Никто еще не обгонял пулю…Так пусть хотя бы твои боги не забудут тебя, и ты не попадешь в Миктлан.”
В мутной череде разрозненных обрывков он, словно заблудившийся скиталец, искал любимое лицо.
“Она ждала. Конечно, ждала. Но ожидание уже оборвали. Побряцали оружием, похвастались храброй выходкой…Я опоздал. Тогда, на кой черт еще иду туда?”
- Ты явишься поздно. Возможно, не останется даже объедков свадебного пира.
Ты горазд рассуждать, так подумай, стоит ли платить цену боли?- снова вкрадчивый голос ночной гостьи.
Неравный спор. Который закончился тяжелым сном. Без сил и надежд.
На границе жизни и смерти, в зале Пляшущих Палиц, он прочел в глазах маленькой брухи, неизвестно, как оказавшейся здесь, последнее напутствие Буэно Омбре.
На этот раз много текста. - Хороший Человек, как ты его назвал, велел, чтобы я, Иолотли, была тебе еще одним сердцем, пока твое бьется устало и тяжело. Лежать нельзя, ты знаешь, коли пробита грудь. Ты не сможешь дышать. Сплевывай кровь. Не шевелись пока. Нужно отдохнуть, чтобы идти. Я сейчас приду. Надо тебя согреть.
“Лучше прекратить эту комедию и застрелиться к чертовой матери…Девчонка намучается со мной. Продрогнет и вымокнет на болоте… Убьют, если высунется…Дель Тьерро не уйдет так скоро”.
Но дотянуться до пистолета уже не было сил. Он смотрел на него пристально и зло, как на предателя, будто надеялся, что оружие устыдится, сдвинется с места и само ляжет в руку.
Тело не слушалось - объявило бунт. И никак не желало умирать. Его терзала лихорадка, кидая в жар и в холод. Раны горели, от ярости боли перехватывало дыхание.
Но смерть медлила... - Ты уже получил свой жребий. Скажи мне, разве есть смысл сидеть, уставившись в угол, и мучиться от попыток прийти к ясности сознания? Ты сам понимаешь, что все “за” и “против” уже взвешены.
- Ты ошиблась…
Искалеченное тело боролось с ознобом, отвергая прохладные объятия Муэрте.
Каменный музыкант продолжал играть. Лунный свет медленно выхватывал из темноты его тонкие руки и флейту. Разбитые стебли тростника извивались у его ног в немой агонии, а вокруг раздавался тихий топот каменных ступней. Все, что осталось от исполинов с их устрашающими палицами.
***
Иолотли укутала раненого в найденный плащ и обняла, чтобы согреть. Эта ночь была жаркой, как и все прежние до прихода дождей. Но Ричард ощущал лишь холод обступивших его камней и сырость болотного тумана.
Он повернул голову в сторону провала в стене. Часть крыши тоже разрушилась. Сквозь нее смотрел молодой месяц. Но этот улыбчивый полководец стоял низко к горизонту, словно прощаясь.
- Ночь на исходе…Утром они двинутся на юг, к побережью. - А мы следом, Рикардо. Ты сказал, тебе надо в Веракрус. Тебя там ждет женщина. - Я это все вслух сказал? - Да, Ри-кар-до...Ри...кар..до…- нараспев произнесла она. Будто ей нравилось звучание этого слова. Девушка повторяла на разные лады его имя, словно прогоняла его душу из темноты, в которую он проваливался.- Если ты так говоришь, значит дойдешь. Она ждет.
Вблизи развалин бродил какой-то зверь: хищник ли, почуявший кровь, или просто лесной бродяга? Воздух сотрясал надсадный вой, похожий на рыдания.
***
Иолотли собрала остатки разбитого скарба, отыскав чьи-то башмаки и еще одну флягу, по счастью, не пробитую. Тонкая, как тростник, и ловкая, будто лесной зверек, она без боязни обследовала руины, забравшись даже на крышу.
- Они сняли лагерь. И хотят идти. – выдохнула Иолотли, торопливо спускаясь.
- Я сплела веревку из лиан. Мы спустим тебя, как в колыбели, когда рассветет.
К утру боль немного стихла. И Ричарду позволено было задремать.
Рассвет лениво раздвинул полог зеленой мглы, окутавшей топь. Ночные тени съежились и сползли в углы, открыв на обозрение лику дня всю картину разрушений. Разметанный щебень, клочья изодранной ткани и багровые следы крови среди обуглившихся стен. На поверхности сваленных плит не было ничьих останков. Каменный склеп надежно прикрыл их от охотников за падалью.
***
Далеким эхом среди лесного шума прозвучал горн. Поредевший испанский отряд стремился назад, увозя с собой мрачные трофеи. Словно конвоиры, понукающие заключенных на долгом перегоне, кружили над войском прожорливые грифы.
Иолотли удалось найти пару целых досок. Из них общими усилиями сделали люльку, в которой раненый покинул свою тюрьму. Внизу воздух был наполнен прелой влагой. К вечеру болото обрушит на беглецов москитные полки.
- Я натру тебя маслом. Оно жжет кожу, но кровопийцы не будут тебя донимать.
Ричард не отвечал. После путешествия с вершины пирамиды он едва переводил дух. Голова кружилась, а внутри снова полыхала боль. Рана не кровоточила. Но Ричард и его спасительница понимали, что им не одолеть даже границ разрушенного города. Вязкая почва и зыбкая тропинка, которую вытоптали накануне солдаты, не пустят дальше ближайших зарослей.
- Ты не можешь идти. Но здесь мы не найдем хорошей воды…- подытожила Иолотли.
- Баста. Засиделся. Пора и честь знать.- он произнес все на одном дыхании, отчетливо и бодро, будто на марше.
Девушка была удивлена, но ничего не сказала в ответ. Лишь кивнула и стала помогать Ричарду подниматься. Он выпрямился, с трудом, припадая к маленькой брухе, сделал шаг. Он не кривился и шел какое-то время, пытаясь не потерять из виду границу тропы. Земля уходила из-под ног, словно старалась надежнее погрузить их ступни в ил. Его дыхание снова превратилось в хрип.
- Ты не дойдешь так. Остановись. Нужен отдых. - Идем…я буду подыхать где угодно, но только не на болоте…
К полудню они почти выбрались на сухую землю. Удалось достать воду. Но зной лишь распалял жажду. Предстояло решить, как двигаться дальше. Испанцы прорубили в лесу довольно свободный тракт. Следы орудий, которые воинственные фанатики затащили в такую глушь, были прекрасным ориентиром. Скрывшись от солнца под густыми кронами, раненый приободрился.
-Все думаю, почему твой бог пощадил тебя, отняв легкую смерть? За твою жизнь просила она? Принесла жертву, и ты не погиб.
Раненый попытался улыбнуться. Но это подобие улыбки больше походило на оскал.
- Кто знает? Зато теперь со мной нянчишься ты.
Одолеть еще один переход было труднее. Воздух в зарослях был жарок и тягуч - не под силу несчастным легким.
- Останемся здесь. Я найду кров и еду. Но вперед ты не пойдешь.- приказала бруха.- Я не могу вызвать тебе дождь или ветер, не могу заставить тебя лечь. Но тебе нельзя идти. Еще шагов десять, и мне не удержать тебя: ты будешь ходить уже не по земле.
- Как скажешь. Но с дороги нужно уйти.
Снова то же, привычное для затекшей спины положение. Хвала большим деревьям, возле которых не строят свои города муравьи. Иолотли, впрочем, ненадолго растворилась в зарослях. Быстро и умело она сделала над его головой навес из пальмовых листьев. Раненый вновь боролся с лихорадкой. Но такой гость, как озноб, даже порадовал его. Девушка ушла искать еду. Оставила ему флягу с настоем, наказав пить часто и понемногу. Ричард остался бодрствовать в обществе фляги и пистолета. Он остерегался засыпать без своей провожатой.
Потому что начинал отчетливее слышать знакомый шепот Той, чей дар убеждения делал честь любому дипломату. Она говорила с ним в той же непринужденной манере товарища по несчастью:
- Зачем бесполезно тратить остатки воли на долгую борьбу? Не лучше ли использовать их на один поступок?
Он шипел и огрызался, как мальчишка, совершенно презрев манеры. Сон же склонял его чаяния к ногам собеседницы.
***
Птичья толкотня и пряный настой усыпили раненого. Почти звериная настороженность не давала уснуть совсем, приходилось лишь дремать.
Внезапно до его слуха донесся резкий крик и знакомый треск ружейного выстрела. Ричард хотел вскочить. Но не мог даже подняться. Где-то среди сырых ветвей замаячили фигуры кирасиров. Рука послушно легла на пистолет. Но солдат привлекала другая цель. - Уходи, теу-у-уль! – из влажной чащи летит пронзительное эхо. Приносятся еще слова, которых уже не разобрать. Снова крики и брань. Сила гаснущего сознания подхватила раненого с места, швырнула в сторону и облепила листьями. А через мгновение земля разинула пасть зловонного колодца, и сознание рухнуло, унося разбитое тело в черную яму.
Они приехали давно. И ждали своего часа. За всю прекрасную мелочь - спасибо Валюська.
Ну, и конечно же, картиночки: Замечательные "Восточные" кувшины. Будто привезены из Индии. На любой вкус - золото и серебро Смотреть дальше Приехало несколько колбочек, которые можно использовать для опытов.
Общая панорама, так сказать. Корабль - это подарок себе и нашим морским мужчинам. Внизу видна подвеска в виде птичьего черепа. Она тоже приехала не одна. Жутенько. Но уж очень хорошо они сделаны
И... гвоздь программы: очаровательный серебряный сервиз. Как еще можно порадовать "посудомана"?
Приехали еще фрагменты замечательной старинной карты, но их мы в истории покажем
Сегодня День Рождения Марьяны - замечательного Автора наших историй. Именно она обладает способностью связать в текст поток идей, сумбурного «мозгового штурма», внезапных диалогов и сюжетов.
Мой дорогой талантливый Друг, с Днём рождения тебя!
Желаю тебе своего уютного дома, неиссякаемого источника творчества и позитива. А ещё много сил и стремления, а главное - веры в свои возможности!
- Забавно. Ты не можешь заниматься тем же: я посеял здесь смерть. Так что тебе здесь? Отвечай! Или отдам тебя своим людям. Видишь, я приказал им уйти. Никто тебя не тронет до моего приказа.
- Разве ты, не знаешь, господин, что нельзя вырывать у леса сердце? Вас меньше сотни здесь. Это место не отпустит и не простит того, на ком клеймо убийцы.
- Ты еще угрожаешь? Не в твоем положении так говорить. Конечно, убийцы. Мы же солдаты.
- Твои люди, может быть…Но воины – не убийцы.
Господин, верни мои вещи. И отпусти, если не хочешь, чтобы это место гневалось. Ты и так здесь много сделал.
- Опять угрозы? И не боишься.
- Я все равно уйду скоро так далеко, что никому не догнать. Так чего бояться тебя? Коли ты сам себе страшен сейчас.
- Все. Надоело терпеть дерзости. Либо ты выполнишь, что прикажу, либо умрешь, индейская падаль!..
- Не тебе шипеть, господин. Ты хочешь, чтобы я собрала плод смерти, что ты оборонил?
Я сделаю это. Об одном хочу предупредить: верни очи бога на место. Тогда вы все уйдете отсюда целыми.
- Ты о чем?
- Твои люди изуродовали лицо Тлалока.
- Рубины…Что в них? Какое-то колдовство? - Верни камни на место. И не задавай вопросов. Я сделаю, как ты хочешь.
- Будь по-твоему, чертовка. Ты пойдешь в пирамиду.Верхний покой разрушен не полностью. Пол перед входом не выдерживает мужские стопы. Вес велик. Камни уходят вниз. И толку от нас, как от прошлогоднего дождя. Пойдешь, тогда, может быть, унесешь отсюда ноги.
- Кого мне там искать?
- Мужчину. Крепкого и темноволосого. Со шрамом на левой щеке. У него самое лучшее оружие из всех, кто там лежит. Если найдешь тело целым – оттащи его к выходу и помоги моим людям его забрать. Если соврешь мне, клянусь, пуль на тебя всем хватит.
-Отдай мою сумку.
Хм… Теули убивают друг друга. Хорошо. Пусть грызутся. Если я найду останки твоего врага - ты вернешь, что забрал у бога. И можешь уходить.
- Уже боюсь. Ступай. Попробуешь сбежать – пристрелят.
“Вот паршивка. Укусила Линареса, пока ее вел. Угрожала мне. Хуан, ты давно здесь живешь, и надо бы привыкнуть, что рядом может оказаться такая дрянь. Камни, почившие идолы…Вечно плетут что–нибудь на страх христианину. Вернуть драгоценности? Еще чего! Мои ребята не за простую благодарность месили грязь и кормили москитов. Вот и разжились немного... Стало совсем темно. Не лучше ли вернуться в лагерь? Искать кого-либо под грудой камней – дело пропащее. Ввязался же на свою голову…”
***
“Кажется, о нем говорил тот надменный сеньор. Еще жив. Боги прокляли его, не послав смерть. Это он. Тот, что сидел с Хорошим Человеком на почетном месте. Это ему он готовил отвары. Враги подождут. Перевязать. А там - посмотрим”.
- Теперь пей...понемногу. Будет легче. Молчи...
Я вижу еще мертвеца.
- Хочешь их надуть? Валяй…В углу мой камзол…я не добрался. - Молчи…Только молчи…
- Я здесь. Они ушли. Им сюда не пройти. Потому что лень тратить силы на мертвых. Усталость и сырость добьет их. Молчи, теуль. Что стоят твои слова, если сейчас твоя жизнь легче перышка, а каждый вздох тебе тяжек? Луна уходит. И боль уйдет. Гони прочь эту женщину в белой накидке, что испачкала в твоей крови свои руки. Не торопись искать провожатого через мрачную реку. Не спи, спать нельзя. Она сильнее, когда ты спишь… - Не сплю…Холодно. Дай мне рому. Где-то была фляга…там еще осталось.
- Нельзя ром. И пить больше нельзя. Ты выпил настой, который не даст тебе уйти. - Слишком много “нельзя”… - А Буэно Омбре сказал, ты сговорчивей. Он тоже уходит. И я пойду с ним. Но сначала он велел мне найти тебя. Он помнит. И говорит, что тебе еще долго идти. Миктлан для тебя далеко.
- Ваша правда, но я пришла. Хорошо, если только я. - Не возьму в толк твои слова. Впрочем, говори. Что-то с девочкой?
- С юной сеньорой все благополучно. Она не спала всю ночь, а утром я проводила ее. Все честь по чести.
- Благодарю за известия.
- Дожди близко, донья. Все тревоги смоют. Крепись, забот и потерь еще будет у тебя. А покуда, вот. Взгляни. Тебе письмо.
“Что у вас происходит? Р.”
“Pater noster miserere mei…Быть не может! Кому дано писать с Того Света?! Бред какой-то. Но это его почерк… Сейчас неровный и острый. Как рябь на воде…Не забавы же ради писано по-английски? Кому взбредет в голову выводить слова на наречии еретиков в Великую Пятницу?! Но это его рука.
Элисия ушла одна. Значит, не знала о нем. Или не должна была знать”.
- Какой мне передать ответ, сеньора? И будете ли его писать?
- Ответ своими ногами придет…Ступай. Скорее. - Так и скажу.