Кулон

[ronwen]

Есть такие встречи, которые лучше бы не происходили вовсе. Лишают всякого спокойствия.

И это в Великий Пост!

И это в Великий Пост!


Боже, как стучит сердце… Да, что такое? Один раз кинула из-под мантильи косой взгляд на плебея, вздумавшего нагло созерцать твою набожность. И, вот тебе: знакомые глаза. Темные, глубокие.
Показалось! Непременно показалось!


Сейчас посмотрим, поможет ли мне оружие, которым так щедро наградил меня этот …наглец.



Как они горят!


Он был прав. Чудные, чудные камни!


Отчего тебе плакать хочется, дурочка? Посмотрел. Что с того? Лучше не помнить ни глаз его, ни речей! Говорил, будто плел паутину.


Хитроумный скиталец, поди ж, ты. Ощущала себя Цирцеей.


Вот кого с удовольствием превратила бы в свинью!


Воистину, есть речи, которые раз услышав, едва ли забудешь. Просты и понятны. Как воспоминания о чем-то ушедшем, но милом сердцу…


“Когда брат мой был совсем юным джентльменом 11 лет, мы переживали нелегкие времена. Тянулась беспокойная пора лишений, зыбких дорог, незаконченных в спешке обедов, недописанных и ненаписанных писем, тайных дневников, застиранных воротничков…Всего не перечислишь. Но одно скажу: это сейчас вспоминается с невиданным теплом. Потому что тогда был дом и те, кто остался на берегу ждать. Кому можно было отправить весточку.
Вы очень хотите домой. Счастливица. Я многое бы отдал только лишь за обладание правом желать этого.


Впрочем, я вот о чем: на исходе лета мы хорошо сцепились с вашими братьями во Христе. Упокой их, пучина! Я был отправлен по ранению к родственникам. Да, у меня тоже были родственники. Что поделать?
Молодой офицер, который жестоко хромал, прохаживаясь по садовым дорожкам, кому так раскрасили левую щеку, что он страшился своего отражения. Зеркала послушно разлетались, унылым стоном прощаясь с золочеными рамами.
Глупости, скажете вы? Я cогласился бы с этим сейчас. Но тогда кроме лица была задета и душа. Даже когда повязку сняли, смотреть на себя было нестерпимо. Голосило уязвленное самолюбие. Озлобиться и окончательно закрыться мне не дал Питер. Он проводил со мной часы напролет. Мы восполняли долгие дни разлуки, залечивали потери. Он слушал рассказы о море и походах, о красных голландских мельницах и о карибских торговцах кофе. У него уже подходила к концу та прекрасная адамова пора, когда дети дают свои имена людям и вещам. Но ему было интересней, когда я рассказывал, как могут переговариваться в бурю ватервейсы. И непременно их должны были звать мистер Джон и мистер Шон.


Когда я немного окреп, мы стали подолгу гулять в окрестностях. Питер видел дерево или находил на берегу старого речного русла красивый камешек, а затем хотел слышать его историю. Я рассказывал…Это помогало отвлечься.
Я не могу назвать себя мастером слова. Но, дабы приятнее скоротать вечер, позвольте представить вам одно маленькое сокровище.


Посмотрите, какие камни. У каждого есть имя, но их гармоничный союз я назвал Альянса де Асуль.


Они неразлучны как друг с другом, так и с оправой. Владелец украшения заказал два похожих у Мадридского ювелира. Первое из них, что было изготовлено раньше, он увез с собой в Мехико. А второе задержалось. Причин всего я, конечно, не могу знать. Слышал же это от капитана, которого столкнул со мной неумолимый случай.


Он сидел напротив, так же, как вы. Разговорить его стоило труда. Но был он одним из приятнейших собеседников, когда-либо гостивших у меня. Дон Мигель, так, кажется, его звали, рассказывал, что ожерелье он лично должен был доставить господину Себастьяну де Толедо для его дочери. Та проводит время в браке, наслаждаясь, однако, уделом неверной жены при занятом муже. Корунд, как известно, в состоянии охладить любую страсть. Недаром вы могли видеть массивный перстень у вашего епископа. Эти камни так и остались здесь.

Взгляните еще раз.


Вот тот, что внизу, как говорил дон Мигель, а человек он, непростой, зовется Клавдий. Долог был его путь в Испанию из Рима. Не из града Святого Петра, а из Вечного Города. Когда-то носил его один из жрецов храма Юпитера. Может, это лишь красивая выдумка безумного ювелира, придавшего камню другую огранку. Но мне он очень напоминает небесную слезу.


Второй яхонт, тот, что слева, зовется Принцесса. Его история не такая древняя. Он принадлежал одной милой французской герцогине из дома Валуа. Умной и деятельной. Но, как было сказано, несчастной. Где и когда он был продан, я не знаю, так как не ведал об этом дон Мигель. Как он оказался в Мадриде, тоже неизвестно. Мой капитан оговорился, что камень был впоследствии в руках многих господ. И с ним связаны две скорые свадьбы и одни не менее быстрые похороны. Забавно, правда? Он здесь как напоминание о бренности и быстротечности счастья. Меня же подталкивает к созерцанию и размышлениям.


И третий камень. Знаете, у него нет имени. Вернее, имен так много, что его проще совсем не называть. Он, как и предыдущие союзники, побывал перед многими взорами. Но одно его сопровождало неизменно. Титул хранителя. Каждый его прежний владелец был человеком властным, стоящим так высоко, что мог поцарапать своими мечтаниями Благие Пределы. Рука об руку с властью ходит предательство. А где оно поселилось, там непременно жди яда, подкупа, кинжала. И прочих банальностей, необходимых для черного дела. Но всякий раз, когда рука недруга готовила удар, камень темнел, едва пропускал солнечный свет. И напоминал болезненные цвета осеннего неба. Все случалось лишь тогда, когда оный недруг входил в покои своего господина. Не знаю, на горе или на радость людям, берег он своих хозяев. Но уверен, там, где есть место честности и верности, он будет сверкать.


Кажется, все. Более не прибавлю. Ибо мои знания об этом сокровище ограничены рассказом дона Мигеля. Странное, может быть, сочетание.


Нравится? Какие чистые цвета. И так славно подчеркивают глаза ваши…


Носите, сеньора. Дорого стоят? Но разве мало у меня таких камней? Да, и не в камнях суть. Когда сердце будет биться сильно, и вы ощутите наконечник амуровой стрелы, наденьте. Чтобы ум оставался ясен, и не пугало вас чужое, невесть откуда взявшееся чувство.”